Историк Церкви, кандидат исторических наук Павел Кузенков рассуждает об итогах прошедшего собора.
Как известно, в июне сего года на Крите состоялся так называемый Святой и Великий Собор. Несмотря на то, что он готовился как всеправославный, а в предсоборных документах чётко был выражен принцип всеобщего (консенсусного) принятия решений, в критском местечке Колимвари удалось собрать представителей лишь десяти из пятнадцати Поместных Православных Церквей. А с учётом общей численности духовенства и паствы представленные на нём Церкви представляли меньшинство православного мира.
Почему же Всеправославный Собор так и не состоялся, превратившись в совещание представителей отдельных Церквей, не способное претендовать на общеправославный характер? Что было решено на Крите? Перед какими вызовами стоит ныне православный мир?
Попытаемся ответить на эти вопросы.
Как известно, с древнейших времён Церковь существует в мире как собрание общин во главе с епископами. С сакраментальной точки зрения, епископ — полноправный предводитель народа Божия: где епископ — там Церковь. Но общины, объединяемые епископскими кафедрами, возникали в городах и государствах мира сего. Потому органичное церковное устроение оказалось возможным только с учётом исторически сложившихся политических реалий.
Так возникает следующая ступень церковного иерархического строя: епархия (диоцез) — как правило, область или провинция — во главе с епископом главного города (митрополии). Получая права руководства другими епископами, такие предстоятели титуловались «первыми» (примасами), архиепископами, митрополитами, а на особо важных кафедрах — папами, патриархами или католикосами. Власть архиепископов всех уровней имеет исключительно административный характер: по степени священства они не отличаются от обычных епископов. В областях своей юрисдикции они, как первые среди равных, реализуют свои полномочия через особый институт — Собор (или Синод). Согласно канонам, Соборы созываются «первыми» епископами, которые не могут действовать без согласия своих собратьев. С другой стороны, подчинённые своему архиерею епископы обязаны выполнять принятые на Соборах решения.
Так в течение святоотеческой эпохи сложилась органичная церковно-административная система. Гарантом её стабильности служило политическое устройство тех или иных областей и государств, а также традиция. Это обусловило неоднородный характер епархиального деления даже в рамках Римской империи: где-то главный епископ возглавлял небольшую территорию (как в Кипрской Церкви), где-то — один или несколько имперских диоцезов (Антиохийский и Константинопольский патриархаты), а где-то — огромные территории (так, папа Римский претендовал на юрисдикцию над всем Западом). Но такое разнообразие не ослабляло, а усиливало устойчивость церковного управления, так как отвечало сложившимся реалиям.
Каноны зафиксировали это двухуровневое деление церковного управления: на первой ступени — епископ как единовластный и неограниченный владыка своей местной Церкви; на второй — архиепископ (митрополит, патриарх) как предстоятель и глава епископата определённого политического образования: государства, народа, культурно-исторической общности и др. Именно на втором уровне, и только на нем, существуют Соборы — регулярные институты управления Поместными Церквами.
Для решения особо острых вопросов созывались особые общецерковные совещания — Вселенские Соборы. Это был, по сути, церковно-государственный институт, так как созыв, организацию и проведение в жизнь решений таких Соборов брали на себя светские власти. Вселенские Соборы не описаны канонами и не являлись регулярными институтами церковного управления. Они созывались только в случае крайней угрозы целостности Церкви. Обычно угрозы эти исходили от масштабных еретических движений, а также от расхождения региональных обычаев. Это и обусловило два типа решений, принимавшихся на Вселенских Соборах: догматические (опровержение ересей) и канонические (унификация правил церковной жизни). Все необходимые вероучительные и дисциплинарные нормы Православия сформулированы на семи Вселенских Соборах, и потребность в подобном чрезвычайном органе отпала. А с разрушением единой христианской Империи исчезла и сама возможность созыва подобного всецерковного института.
Таковы принципы православной экклезиологии, которым до поры до времени следовало и западное христианство — с той лишь разницей, что Рим, как столица Империи и единственный бесспорно апостольский престол Запада, гораздо сильнее возвышался над окрестными кафедрами, чем крупные центры Востока. Но с упадком государственности в варварской Европе Римская Церковь стала играть всё более активную политическую роль и претендовать на общецерковное лидерство. В рамках альянса с лидерами сильнейших племён — франками и германцами — папы создали на Западе марионеточную «Империю» (от которой, впрочем, сами испытали немало бед) и сформулировали учение о первенстве Рима над всей христианской Экуменой. В основе этой доктрины лежали две легенды: о мученической кончине в Риме апостола Петра (которого, путём однобокого толкования некоторых евангельских мест, латинские богословы выставляли единственным подлинным учеником Спасителя, «викарием Христа») и о так называемом «даре Константина», якобы подарившего папе Сильвестру светскую власть над Западом (фальсификат, разоблачённый только в Новое время и послуживший соблазном, в частности, для нашего патриарха Никона).
Римская экклезиология считает папу не просто главным апостолом, но и наместником Христа на земле, неподсудным никакому человеческому суду (даже соборному суду Церкви) и обладающим «по должности» непогрешимостью в вопросах веры и нравственности. Папа —верховный глава всех епископов и в принципе не нуждается в соборных институтах. Но, отдавая дань традиции, может созывать всеобщие («генеральные») Соборы, которые католические историки сопричисляют к Вселенским Соборам древней Церкви. Последний такой Собор («XXI Вселенский») состоялся в Ватикане в 60-е годы прошлого века.
Приняв «пирамидальную» систему церковного управления во главе с великим понтификом, замещающим Христа, католическая экклезиология существенно отклонилась от древней традиции. Как легко убедиться из Писания, Господь не поставил над апостолами никакого начальника, не назначал Себе никакого «викария» и вообще не одобрял любые попытки формализации той особой духовной власти, которую Он передал ученикам. «Князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою» (Мф. 20:25) — казалось бы, эти и другие подобные слова Иисуса Христа должны навсегда снять вопрос о верховной власти в Церкви. Но папы решили заградить уста всем дерзающим упрекать их в нарушении заветов Господа, скромно добавив к своему титулу фразу: «раб рабов Божиих»…
Папская система имеет несомненные преимущества: чёткую и ясную административную структуру, жесткую «теократическую» вертикаль власти. Но есть у неё и серьёзнейший дефект: в случае кризиса на верхнем уровне такая система неуправляема и необратимо саморазрушается. Яркий пример — «великая схизма» XIV—XV вв., когда наличие сразу двух (а потом и трёх) законно избранных пап привело к коллапсу всего западного христианства. Выход из тупика был достигнут только путём возвращения к традиционной практике соборного решения общецерковных проблем: созванный императором (пускай и эфемерным) всекатолический Собор избрал единого папу. Но этот триумф соборности (концилиаризма — от латинского concilium «собор») оказался временным, и вскоре папизм вернулся на круги своя. У римской курии не нашлось ни разума, ни воли воздержаться от неуёмного централизма в условиях бурного развития национальных государств — что и стало одной из причин катастрофичной и кровавой Реформации.
Забывая об этом, католики любят упрекать православных в том, что их, мол, церковное управление фатально зависит от государственной власти, а общецерковное единство — аморфно и не выражено в формальных институтах. Однако сложившаяся в Православном мире система равноправных и горизонтально интегрированных Поместных Церквей — один из самых совершенных (если не самый совершенный) из известных истории типов организации. Она сочетает в себе жёсткость устоев, основанных на единстве веры и духовной традиции; прочность горизонтальных связей, выражаемых во взаимном литургическом поминовении предстоятелей и их братском общении (визиты, послания, совещания), и удивительную пластичность, позволяющую каждой отдельной Церкви гибко и гармонично существовать в общественно-государственной среде, наиболее эффективно используя исторически сложившиеся политические и культурные реалии для достижения своей главной задачи — благовествования Слова Божия. Кроме того, «сотовая» церковная структура гораздо менее уязвима для разрушительного воздействия как со стороны государства и общества, так и со стороны внутренних деструктивных процессов. Она позволяет сохранить здоровое ядро даже в условиях тотальных и длительных гонений — что и продемонстрировала в двадцатом веке Русская Церковь, поразительно быстро восстановившаяся после 70 лет жесточайшего притеснения.
Впрочем, преследование и ненависть со стороны «мира сего» — едва ли не естественное состояние Церкви, ведущей борьбу с духовными пороками тяжело больного человеческого общества. И организованные государством гонения — не самое тяжёлое испытание для христиан. Куда опаснее по своим последствиям латентные процессы обмирщения и религиозной гомогенизации, размывающие стержень веры и подменяющие духовные ценности на их суррогаты. Так называемый гуманизм привел к разложению европейской христианской цивилизации. Это проявляется в упадке нравственности (упадок семьи, культ удовольствий), аморализме в политике и интеллектуальной сфере, религиозном синкретизме и атеизме.
В таких условиях в ΧΧ веке на повестку дня встал вопрос о необходимости более активного участия Православия в борьбе за христианские ценности. И в качестве инструмента для организации и координации такой активности для многих оптимальным представлялось создание общеправославного церковного органа — своего рода регулярного «Вселенского Собора».
Однако всё не так просто.
Как мы уже знаем, церковный Собор — не просто собрание епископата. Это чётко прописанный в канонах орган управления Церковью, созываемый «первым» епископом в рамках его территориальной или этнической юрисдикции. Не может быть Собора без «первого». И наоборот, там, где есть Собор, появляется Поместная Церковь во главе с «первым».
Константинопольский патриархат, бывший после отпадения Рима первым престолом Империи, в XX веке остался фактически без паствы и решил построить тактику выживания на эксплуатации нескольких идей: канонического «первенства чести» Константинополя как Нового Рима (II Всел. 3; IV Всел. 28; Трул. 36), традиционного титула «Вселенский» (с VI в.), а также и превратно истолкованного 28-го канона Халкидонского Собора, где в юрисдикцию Константинополя включены не только диоцезы Понт, Азия и Фракия, но и «епископы вышеназванных диоцезов у иноплеменников» (καὶ τοὺς ἐν τοῖς βαρβαρικοῖς ἐπισκόπους τῶν προειρημένων διοικήσεων). Расширяя понятие «иноплеменников» (буквально, «варваров») до всего земного шара, идеологи константинопольской экспансии настойчиво и планомерно продвигают концепцию всемирной юрисдикции Вселенского престола над всеми территориями, не входящими в «канонически признанную территорию» других автокефальных Поместных Церквей. Следует признать, что на этом пути достигнуто немало: кафедры Константинопольского патриархата процветают на всех континентах (кроме Африки), а в коллегиальное церковное управление православных диаспор уже внедрен принцип председательства архиерея, подчинённого Константинополю. Так ни к чему не обязывающее почётное «первенство в диптихах» постепенно трансформируется в реальные прерогативы.
Знаковым событием на этом пути и был призван стать «Святой и Великий Собор» на Крите. С внешней стороны он был задуман как актуальное и полезное для Церкви собрание, которое должно было засвидетельствовать единство Православной Церкви и её решимость отстаивать богозаповеданные христианские ценности перед лицом бурно меняющегося мира. Но в его материалах и документах можно найти и главную причину, которая объясняет, почему «собор», который готовился долгие годы, был в итоге созван столь спешно и бескомпромиссно.
Приведем несколько цитат.
Выступая на открытии, Константинопольский патриарх Варфоломей сказал:
«Созыв настоящего Собора диктуется необходимостью урегулирования в том числе и внутренних вопросов Православной Церкви. Они возникали главным образом из-за системы канонического устроения нашей Церкви, состоящей из Автокефальных Церквей, каждая из которых считает себя в своих пределах свободной регулировать внутренние вопросы… Однако, хотя и таковое устроение является каноничным и экклезиологически правильным, опасность превращения его в некий вид «федерации Церквей», каждая из которых продвигает свои интересы и стремления, не всегда чисто церковные по своей сущности, диктует необходимость применения соборности. … Соборность (συνοδικότης) пронизывает собою все фундаментальные аспекты жизни Церкви, от местного до вселенского её проявления... Древняя Церковь учредила институт соборности в качестве верховного и последнего судьи своей жизни, не только в чрезвычайных обстоятельствах споров и конфликтов, но и когда речь идёт о способе управления ею на постоянной основе».
В итоговом «Окружном послании» читаем (п. 3):
«Православная Церковь, в единстве и соборности её, есть Церковь Соборов, начиная с Апостольского собора в Иерусалиме до сегодняшнего дня… Посредством Вселенских и Поместных соборов Церковь благовествовала и благовествует тайну Святой Троицы, явленную в вочеловечении Сына и Слова Божия. Соборная деятельность непрерывно продолжается в истории в последующих соборах, обладающих вселенским авторитетом». Далее перечислены Соборы 879—880, 1341, 1351, 1368, 1484, 1638, 1642, 1672, 1691 и 1872 годов (заметим, что последний из них прошёл без участия представителей Российской Церкви).
В п. 5 указано, что «принцип автокефалии не может функционировать в ущерб принципу соборности и единства Церкви», и приветствуется создание Епископских Собраний в православной Диаспоре (возглавляемые иерархами константинопольской юрисдикции) как «положительный шаг в направлении их канонической организации».
В «Послании Святого и Великого Собора православным людям и каждому человеку доброй воли» сообщается (п. 1): «Православная Церковь выражает своё единство и соборность в Соборе». Отметим: кафоличность выражается не в единстве Евхаристии, не в согласии догматов веры и канонов, не в братском молитвенном общении епископата, но в формальном институте Собора.
И, наконец, самое важное: «Святой и Великий Собор … сформулировал предложение учредить Святой и Великий Собор в качестве регулярно действующего Института».
В свете процитированного можно согласиться со словами, которыми заканчивается критское «Послание»: «Святой и Великий Собор открыл новые горизонты в современной многообразной вселенной».
Вот только что это за горизонты, которые, как оказывается, веками были сокрыты от взоров святых отцов и учителей Церкви, всех предыдущих поколений православных христиан, и только теперь «открылись» участникам критского совещания?
Можно со всей уверенностью констатировать: на наших глазах предпринимается попытка «экклезиологической революции», разрушения традиционного канонического строя Православной Церкви. Ведь создание регулярного общеправославного собора, который по нынешнему регламенту созывается патриархом Константинопольским, означает появление в православном мире единой церковной организации. Согласно каноническим нормам (Апост. 34; Ант. 9), регулярные соборы собирает первенстующий по чести епископ, который, как «первый среди равных», действует с согласия собираемых им архиереев, но при этом признаётся ими в качестве главы. Соборные решения обязательны для всех отдельных Церквей. Ни одна из отдельных Церквей не имеет права действовать за пределами своей юрисдикции (т.е. на межцерковном и международном уровне) без ведома «первого» епископа.
Именно такую конструкцию и выстраивает Константинополь. Конечно, здесь ещё далеко до ничем не ограниченной власти и «непогрешимости» папы Римского. Но по своему духу это именно «православный папизм». Более того: если в католической традиции единство церковной структуры органично опирается на учение (пускай и неосновательное) на уникальность полномочий апостола Петра, то православная экклезиология, с её принципом равенства всех учеников Господа, не даёт для подобной структуры никакой богословской почвы. Это гарантирует её нестабильность и крайнюю уязвимость для воздействия любых внешних факторов. Вместо укрепления единства Православия выстраиваемая Константинополем модель неизбежно приведёт (если уже не привела) к нарастанию напряжённости в отношениях между Поместными Церквами, которые не имеют ни малейших оснований для того, чтобы добровольно подчиниться единой «Вселенской Церкви», по сути, утратив свою автокефалию. Сторонники «вселенской юрисдикции» Константинополя оказываются перед соблазном деформировать святоотеческую экклезиологию, предлагая псевдобогословские обоснования необходимости «первого епископа» и всеобщего собора на всемирном уровне [1].
В этих условиях особая ответственность ложится на Русскую Церковь. Она становится главным гарантом того, что вызванное потребностями времени движение к укреплению всеправославного единства не будет входить в противоречие с выдержавшей испытание временем канонической традицией. Сам факт игнорирования Константинополем конструктивных и доброжелательных предложений РПЦ, направленных на преодоление сложившейся перед Критским Собором кризисной ситуации, говорит о многом. Упрямо настояв на проведении «Великого Собора» в отсутствие сразу нескольких Поместных Церквей, патриарх Варфоломей и его советники продемонстрировали свою неспособность к решению масштабных общецерковных задач и неготовность к тому статусу «координатора», который с полным уважением к его исторической роли уступили Константинополю другие Автокефальные Церкви. Более того: они пошли ещё дальше, заявляя, что отсутствие представителей 1/3 Поместных Церквей никоим образом не снижает общеправославный авторитет критского совещания и обязательность его решений.
Таким образом, вопрос стоит очень остро: либо Константинополь откажется от своих претензий на первенство власти в Православной Церкви и попыток навязать другим Церквам свою «вселенскую юрисдикцию» через регулярный институт «Великого Собора», либо полнота Православия окажется перед необходимостью встать на защиту святоотеческой канонической традиции — в духе подлинной соборности и кафоличности.
Примечания
[1] Одну из таких попыток предпринял в 2013 г. митрополит Елпидофор (Ламбриниадис), один из ближайших сотрудников Константинопольского патриарха, в своей скандальной статье «Первый без равных» (http://www.religion.in.ua/main/bogoslovya/24468-pervyj-bez-ravnyx-otvet-konstantinopolskogo-patriarxata-na-dokument-o-pervenstve-prinyatyj-v-moskovskom-patriarxate.html). См. также: Ермилов П. Происхождение теории о первенстве Константинопольского патриарха // Вестник ПСТГУ, сер. I: Богословие. Философия. 2014. Вып. 1 (51). С. 36–53 (pstgu.ru/download/1394137370.3ermilov.pdf).
